Почему русские женщины хотят замуж за иностранцев.

Брюссельский полдень выдался жарким, солнце отражалось от стали и бетона на мостовой и раскаляло ее, как тефлоновую сковороду. Мы с Викой, как воры или спецназовцы в плохом боевике, перемещались вдоль стен, стараясь все время оставаться в тени. Через пять минут этой увлекательной прогулки мы нырнули за потертую дверь ресторанчика, даже не взглянув на вывеску, — ­достаточно было кондиционера. Внутри было холодно и пусто. Вообще, казалось, что я и Вика — единственные люди, оставшиеся в гордой столице Бельгии, Евросоюза и НАТО: пропустивший свой рейс русский турист и жена мелкого евробюрократа, застрявшего в командировке где-то в Бразилии. Все прочие жители этого условного мегаполиса разъехались на выходные.

«Как же здорово, что ты написал, — объясняла мне с непривычной запальчивостью высокая эффектная брюнетка, окончившая череповецкую среднюю школу, экономфак СПбГУ и суровую школу жизни в модельном агентстве. — Когда Марк в командировке, я просто не знаю, куда себя девать. Никаких друзей у нас здесь нет, его родня в Лионе, моя в Череповце... Я уже готова строить глазки офицерам из офиса НАТО, но по выходным разъезжаются и они».

Я слушал эти горькие жалобы минут двадцать, и ни разу мне не хотелось сказать Вике: «Сама виновата». Она выбрала жизнь с Марком в Брюсселе не потому, что хотела красивой жизни, — тогда бы проще было переехать в Москву. Она прежде всего хотела уважения, партнерства, отношений на равных — в общем, всего того, что многие ее соотечественники и даже соотечественницы считали капризами оголтелой феминистки. С другой стороны, что греха таить, знаменитая «избалованность» российских мужчин тоже сыграла свою роль. Так что Марк, который, с одной стороны, носил Вику на руках, а с другой — не требовал от нее варить борщ, оказался настоящим принцем на белом коне. И в результате кроме всего прочего получал и борщ, и блины, и ­расстегаи с кулебяками.

Сложности начались, когда его двухлетняя петербургская командировка завершилась, и молодожены перебрались в Брюссель. Здесь Вика внезапно ощутила себя настоящей эмансипированной европейской женщиной, и эпоха кулебяк закатилась куда-то под дизайнерскую столешницу из португальского дуба. Все свободное время Вика теперь тратила на безуспешные поиски работы, решительно отказываясь оставаться нечаянной ­домохозяйкой. Удивительным образом Марка перемена напрягла — ведь он, оказывается, ценил в своей молодой супруге не только высокую грудь и диплом экономиста, но и борщи, рассольники и буйабесы, глаженые рубашки и чистое зеркало в душевой, то есть все то, чем она вопреки своим внутренним убеждениям отличалась от «сферической европейской женщины в вакууме». И в одночасье потеряв все эти опции, любящий муж был здорово озадачен. Впрочем, через год после нашего разговора они все-таки разобрались. И разошлись. Вика снова встретила в Брюсселе командированного — айтишника из Екатеринбурга — и еще через год вернулась на родину.

Случайно встретив ее в Москве, я поинтересовался: «А как же равенство, партнерство, взаимное уважение?» — «А у Антона с этим нет никаких проблем, — объяснила Вика. — Он знает, что за самых замечательных в мире российских женщин конкурировать приходится со всем миром. А значит, надо соответствовать нашим требованиям. Видишь, Глеб, — у ненавистной тебе глобализации есть свои плюсы!» Откровенно говоря, крыть мне было нечем.